Советский кинорежиссер и литератор Григорий Михайлович Козинцев
Григорию Михайловичу Козинцеву, народному артисту СССР, лауреату Ленинской и Государственных премий, выдающемуся советскому кинорежиссеру, литератору, теоретику, педагогу, в этом году исполнилось бы 85 лет. Воспоминания его друзей, коллег, сотрудников, которые мы предлагаем сегодня читателям (полностью они будут опубликованы в подготовленном к печати Ленинградским отделением издательства «Искусство» сборнике «Григорий Козинцев в воспоминаниях и свидетельствах современников», составители В. Г. Козинцева, Я. Л. Бутовский), дают возможность воочию представить себе живой облик Мастера.
Надежда Кошеверова, кинорежиссер. Самым сильным впечатлением первого дня, когда Николай Павлович Акимов привел меня в ФЭКС, был Козинцев. Тоненький, стройный, совсем мальчик. Почти все ученики — старше его, но никакого панибратства, все на «вы». Я сидела в сторонке и смотрела, как Козинцев ведет занятия. Казалось, что его очень боятся. А ведь ученики были «зубастые» — Герасимов, Жаков, Соболевский, Жеймо… Потом уже я поняла, что это только первое впечатление. Была вовсе не боязнь, а безграничная вера всех учеников в своего учителя. У него был огромный авторитет, несмотря на возраст и юношеский вид. Отсюда и железная дисциплина на занятиях.
…Люди, мало знающие Григория Михайловича, иногда называли его сухим, замкнутым человеком. А он был очень добрым, он очень многим помогал. И не только творчески — своим ученикам, молодым режиссерам, актерам. Он и морально, и материально помогал многим. Поддерживал Енея в годы его ссылки в конце тридцатых годов, помогал нашим ученикам на актерских курсах «Ленфильма» — им почти ничего не платили, была какая-то копеечная стипендия, и он находил способы помогать им. Никто, кроме меня, об этом не знал, и сами учащиеся этого не знали — выплатили больше, вот и все… Но он мог быть гневным, саркастичным, когда сталкивался с халтурой, бездарностью, равнодушием. Если человек был ему неинтересен, он мог «закрыться», не разговаривать с ним, если неприятен — мог его просто не замечать. Вот такие и говорили — «сухой».
Ефим Добин, литературовед, критик. В конце 30-х годов заседания художественного совета «Ленфильма» почти всегда превращались в блестящий парад ораторов. Отлично, красноречиво говорили Сергей Васильев, Фридрих Эрмлер, Сергей Герасимов, Леонид Трауберг, Иосиф Хейфиц, Михаил Блейман, Лео Арнштам. Часто я уходил с заседаний в восторженном состоянии; для меня, новичка в кинематографии, это была прекрасная школа кинематографического мышления.
Козинцев же выделялся не только глубоким умом, зоркостью наблюдений, тонким разбором достоинств и недостатков впервые увиденных картин, но и блестящим, разящим, как рапира, острословием. Режиссеры, представляющие на суд коллег свой новый фильм, не без опаски ожидали козинцевских выступлений: его остроумные выпады были неотразимы и моментально распространялись по знаменитому ленфильмовскому «коридору», где окончательно выковывалось общественное мнение.
Вениамин Дорман, кинорежиссер. Нам, пришедшим поступать во ВГИК, в режиссерскую мастерскую, которую в 1944 году набирал Григорий Михайлович Козинцев, он казался человеком, прожившим очень долгую жизнь. И только позже мы узнали, что ему в ту пору было всего 39 лет. А за плечами были уже и «С.В.Д.», и «Шинель», и «Новый Вавилон», и знаменитая трилогия о Максиме.
На первой же встрече с нами — «счастливчиками», принятыми в мастерскую после стоившего многих волнений конкурса, Мастер озадачил нас, сказав, что научить режиссуре невозможно, в лучшем случае он поможет нам научиться думать.
Именно этим Григорий Михайлович занимался все годы учебы, открывая нам в лекциях, беседах удивительный мир литературы и искусства. Глубина проникновения в произведение, парадоксальность суждений, неожиданность ассоциаций поражали и убеждали нас в нашей полной невежественности. Мы бросались заново читать Шекспира, другую мировую классику. Нам хотелось стать такими же мудрыми, как учитель, но мы понимали, что достичь этого невозможно.
Збигнев Питера, польский критик. Пресс-конференция сразу после просмотра «Гамлета» в до предела заполненном зале кинофестиваля в Венеции. У переводчиков работы немного, потому что Григорий Михайлович говорит по-английски. Мало сказать, «говорит» — он терпеливо и вдумчиво объясняет, остроумно полемизирует, быстро вызывая всеобщую симпатию. В этом месте мне приходит мысль: соберет ли кто-то когда-нибудь все материалы на тему «Козинцев как посол советской культуры в мире»? Они наглядно покажут все то, что во время своих многочисленных поездок по разным странам и континентам режиссер сделал для понимания ценности и оригинальности советского — старого и нового кино. Я думаю, что сутью его «посольства» было стремление сломать стереотип восприятия советского искусства, особенно кино и театра, в течение многих лет сложившийся на Западе. Так же как он сам был открыт для искусства всего мира, он стремился открыть Западу ценности советского искусства. При этом он не рисовал только радужную картину, не скрывал противоречий, никогда не защищал то, что сам не принимал. Его честность, такт, терпение разоружали любого противника.
Инна Чурикова, актриса, Глеб Панфилов, режиссер. Григорий Михайлович Козинцев всегда поражал многогранностью. Режиссер, литератор, педагог, исследователь Шекспира, теоретик кино, но при всем при том прежде всего человек, личность, значение которой шире и больше любой из этих ипостасей, да и их арифметической суммы. Навсегда образцом для нас останется его отношение к своему труду — принципиальное, глубокое, до конца серьезное. Быть режиссером-постановщиком значило для него быть художником, влияющим на жизнь общества, мыслителем, постигающим процессы духовного развития народа, нации, государства, выражающим их в своем творчестве, делающим их всеобщим достоянием. Его подход к режиссуре был настолько фундаментальным, честным, лишенным любых своекорыстных интересов, что и для нас, только вступающих в искусство, когда он уже многие годы был признанным мастером, классиком кино, не могло быть иного понимания художнической профессии, кроме как профессии, всецело призванной служить обществу, его развитию, движению вперед. Он был настолько крупен, значителен во всем, что делал, что понятия «кинорежиссер» и «общественный деятель» воспринимались знавшими его как тождественные.
Пол Скофилд, английский актер. Было одно телевизионное интервью, в котором Козинцев участвовал в качестве ведущего, а я — в качестве нервного и довольно взволнованного объекта. После такого переживания обычно чувствуешь себя опустошенным и испытываешь радость от того, что все позади; в памяти же ничего не остается. Я не запомнил ни одного из его вопросов и, разумеется, ни одного из своих ответов, но ясно ощутил исходящую от него особую доброту, свойственную сильным натурам, мягкую и восприимчивую заинтересованность. Я чувствовал, что мой собственный ум (сколько у меня его есть) находится под ненавязчивым и мягким руководством, так что я вовсе не замечал никакого давления,— и вот почему я испытывал горячее желание работать у него в качестве актера.
Георгий Товстоногов, режиссер. Григорий Михайлович Козинцев, как личность, режиссер, писатель, мыслитель, навсегда останется для меня образцом подлинного интеллигента. Судьба подарила мне знакомство с ним, да не просто знакомство, позволю себе сказать, а дружбу. Он был одним из тех, кто был верен дружбе, и с теми, кому верил, раскрывался до конца, щедро и просто рассказывая о своих замыслах, планах, умел слушать и проникался заботами и делами своих собеседников, как своими собственными.
…Не только своим прямым ученикам он отдавал силы, время, душу. Он действительно помог А. Тарковскому в выпуске на экран «Андрея Рублева», и я помню также, как он выступал, писал письма в защиту первой картины А. Германа — «Операция «С Новым годом»».
Григорий Михайлович умел протянуть руку помощи своему коллеге в трудную минуту. Это — редкое качество благородного человека.
Д. С. Лихачев, академик. С первой же встречи меня поразило лицо Григория Михайловича: очень усталое, очень много пережившего человека. Потом я понял: быть автором фильмов — это тяжелейший труд и тяжелейшее сопереживание со всеми героями своих фильмов — и с Башмачкиным, и с Максимом, и с Дон-Кихотом, и с Гамлетом, и с королем Лиром. Но и не только с ними — и с Санчо Пансой, и с Офелией, и со всеми, кто так или иначе входил в плоть и кровь его состраданий. А ведь бесконечно много читая, обдумывая, режиссерски примеряясь, он вводил в круг своего сострадания все величайшие трагедии мира и историческую драму XX века. Все это отложилось на усталом лице Григория Михайловича — усталом не сиюминутной усталостью, а той усталостью, которая многократно осеняла его лицо за его долгую жизнь. Долгую! Ибо можно прожить коротко и сто лет, но жизнь Григория Михайловича была долгой, ибо он присоединил к ней десятки других жизней, ставших для него своими, частью его мыслей, чувств.
В мае 1973 года Григория Михайловича не стало, но он остается нашим современником, потому что его участие в жизни искусства, в духовной сфере общества продолжается. К его творческому наследию обращаются не только профессионалы, советские и зарубежные, заинтересованные проблемами кинематографа, но самый широкий круг зрителей, для которых наследие Козинцева — незаменимая часть духовного опыта, накопленного нашей культурой на всем ее пути.
